Камешки в океан

Клиентка с онкологией. 40 лет, замужем, 2 детей. Была операция, 2 химиотерапии, предстоит ещё одна.
Запрос: как мне с собой справиться, взять себя в руки?

Первая сессия. Говорит о своём страхе, об усталости, об отсутствии сил. Смотрит на меня измученным взглядом, умоляюще. Рассказывает о начале и течении болезни, об операции. Как страшно идти опять на химиотерапию. Что в перерывах между больничными приходится ходить на работу, а это очень трудно и морально и физически. Отчаянье, бездна отчаянья.

Мне очень тяжело. Мне страшно. Я не знаю, будет ли она жить. Я не знаю, как ей справиться со страхом.
Я не могу, не хочу долго быть с ней в контакте. Мой страх мешает мне, из-за этого страха я держу дистанцию – задаю уточняющие вопросы, выясняю какие-то подробности.
После сессии я бегу на супервизию к своему терапевту. У меня возникла спасительная мысль переадресовать клиентку к нему. Он старше, он опытнее, он смелее, пусть он работает!
Выхожу от него, напутствуемая фразой: “Чтобы отправить её ко мне, ты ещё должна будешь мне доказать, что не можешь сама с ней работать”.
Не буду я ничего доказывать, зря, что ли, деньги платила, про свой страх понимала, о своей смерти говорила? Буду работать.

Вторая сессия. Опять тот же страх в глазах, то же отчаянье на лице. И тот же запрос: Как мне собраться с силами?
Говорим. Она рассказывает о себе, про семью, про детство. Мы не торопимся, гуляя по полю. Это спокойный час. Но призрак смерти чёрной фигурой маячит неподалёку, и мы обе помним о нём. У меня от удерживания к концу часа начинает дико болеть голова, клиентка поступила иначе – расплакалась. “Вот, мы так хорошо жили, так всё было замечательно, и что же, умирать теперь?”

Головную боль пришлось заглушить таблеткой анальгина, не помогло даже осознание того, что я удерживала страх, напряжение и ещё, как ни странно, желание говорить о смерти...
Странно всё-таки. Такая страшная, неприподъёмная тема, и так много в ней энергии! Убеждаюсь в этом каждый раз, когда работаю с клиентами, переживающими утрату, горе, кризис.
И на следующей сессии эта энергия выпускается. Начинали с разговора о страхе, как всегда – как прошли дни между сессиями, чем занималась... О неотступных мыслях, как будут жить дети, муж, родители, как вообще будет продолжаться эта жизнь – уже без неё. Сказала – и осеклась, испугалась. Я в ответ рассказала о том, что в прошлый раз очень сдерживалась, желая и боясь говорить о смерти, и заработала головную боль, и сейчас вот опять чувствую её приближение. Клиентка, робко – может, поговорим? Вдвоём всё-таки не так страшно. Я – давай...
Трудно говорить на такую тему. Слов нет, опыта – тем более. Предположения? Гипотезы? Не греют...

Но что-то всё же происходит... Моя метафора: Мы сидим на берегу бескрайнего и бездонного океана... Над нами небо в звёздах до горизонта, звёзды отражаются в воде океана. А мы сидим и кидаем в него камешки и с тоской и надеждой прислушиваемся: булькнет ли, погружаясь в воду? Услышим ли, как упал на дно? Нет, не слышно. Но мы вдвоём перед этой вечностью и мы ещё живы. И мы можем поделиться друг с другом тем, что видим, слышим и чего ждём... Своим теплом, своим присутствием.
Вот так мы и работали несколько сессий. Были рядом, то говоря о детях и работе, то о больницах и страданиях. Это не было дефлексией, это был честный и откровенный разговор о нас, о жизни и смерти, о смысле и бессмысленности.

Я отслеживаю свой периодически возникающий страх. Он проявляется в возникающей дистанцированности, отстранённости. Как будто заразиться боюсь. Это меня часто останавливает, тормозит. Такие полярные чувства – хочется обнять её, пореветь по-бабьи, и в то же время хочется быть сильнее, мудрее, поддерживать её, выступая в роли Мудрой Волшебницы, знающей тайну бессмертия.
Колбашусь по этому поводу некоторое время, потом говорю об этом клиентке. Она обрадовалась: “Ой, а я вот не знала, как же ты сама к этому относишься, а спросить стеснялась”.

Но в любом случае энергии на сессиях стало несколько больше, голова моя не болит и глаза клиентки потеплели немного.
Говорит: “Я жду наших встреч (мы работаем 2 раза в неделю), я здесь могу говорить о том, что мне важно. Дома не хочу никого расстраивать.”
Ох уж, эти авансы! Как они греют душу! Как распрямляются плечи и вырастают ноги! И как страшно это иллюзорное ощущение всемогущества. Ведь я тоже сижу на берегу океана и прислушиваюсь к плеску волн в надежде услышать ответ.

А потом идиллия кончилась. Потому что невозможно 5 или 8 сессий подряд говорить о смерти. Всё равно не хватает слов, и наступает усталость, и фигура эта расплылась, распалась, и из недр её поднимается другая, ещё более страшная: А как с этим жить?

Потому что обговорены уже все страхи и опасения, и нарисованы различные страшные и нестрашные картины, и тема истощилась. Но клиентка-то, вот она, живая и даже относительно здоровая, и анализы не очень плохие, и одна химия осталась, собственно... Вот она-то, эта предстоящая страшная, болезненная химиотерапия и тянет, отвлекает, забирает силу... Вот он, страх – реальный, конкретный, уже испытанный и известный. И до него остался месяц. А парализует уже сейчас, “всё из рук валится, ни на чём сосредоточиться не могу, всё время об этом думаю.” Вспоминает, как тяжело приходила в себя после предыдущего лечения и боится опять. Спрашивает: Что мне делать? как взять себя в руки?

Я в замешательстве. Что я могу ей посоветовать? И нужен ли ей мой совет?
Спрашиваю в ответ:
А что бы ты сама хотела?
Задумалась ненадолго, оживилась:
О, я знаю ответ! Я хочу жить. Хочу ездить с мужем и сыновьями на рыбалку, ходить с подружками в кафе и по магазинам, ездить в отпуск к родителям и на дачу.
А я всё забросила в этот год, даже когда чувствовала себя нормально, сидела дома и унывала, боялась, ждала смерти. А меня ведь звали, тормошили... И жизнь мимо проходит. Я сама от страха из неё выпала.

Я обрадовалась, когда это услышала. Даже самой захотелось движения, активности, на рыбалку там или в кафе. Сказала об этом клиентке.
Она: - И я! Чего вот сижу, спрашивается! Не смерти, а жизни боюсь. Сама себя хороню раньше времени.

Заканчивали сессию на подъёме, обе повеселевшие и ожившие.
У нас оставалось ещё 2 сессии, потом у Ольги начиналось лечение.
Эти сессии были более тревожные и грустные. Опять вернулись страхи, сомнения. Но самое ценное, на мой взгляд, что она вынесла из них, это убеждение: “Я теперь буду помнить о том, что я жива. Я буду помнить о своих желаниях. Я хочу жить, и я буду жить. И когда мне будет совсем плохо, я буду вспоминать, что хочу на рыбалку, в кафе и по магазинам...”

Мне было тревожно её отпускать. Она рассказывала об ужасах химиотерапии, и было жалко. Хотелось спрятать её у себя и уберечь. Я сказала ей об этом, а она заплакала: “Спасибо. А то я перед всеми храбрюсь, хорохорюсь, они и привыкли”. 

Работа наша длилась 10 сессий. Почти половину из них я заканчивала с головной болью. Часто думала о своей смерти. Было интересно и страшно примерить на себя ситуацию клиентки – похоже, и от этой двойственности голова болела. Сопротивлялась сильно.
Мы не успели проработать тему, связанную с её отношениями в семье, с умением и возможностью просить и получать поддержку. Это я поняла позже, по окончании терапии, а тогда эта фигура не вырисовалась чётко, так что, возможно, и жалеть не стоит. В любом случае, мы были ограничены во времени.

Через 3 месяца Ольга позвонила мне, как и обещала. Она уже пришла в себя после химиотерапии и вышла на работу. Говорит, что чувствует себя сносно, старается находить в себе опору и собирается жить. Я тоже.

У меня ещё много камешков, которые я собираюсь бросить в океан... 

2004